В комнате жила пыль. Я тоже там жила, вот уже второй день, но пыль никак не хотела признавать меня за постояльца. Она находилась везде - на телевизоре, на толстых книгах, в искусственных цветах, торчащих из каждого свободного уголка. Иногда она переселялась с места на место, по пути забираясь ко мне в нос, щекоча изнутри и заставляя чихать.

В комнате было темно. Под потолком болталась тусклая лампочка, без люстры. Одинокая голая лампочка. Ее никогда не выключали, разве только на ночь, но она почти ничего не освещала. Может быть, потому что она тоже была покрыта толстым слоем пыли.

А еще в комнате было скучно. О-о-очень скучно. Скучнее всего в мире. Как на рыбалке.

По телевизору показывали очередной бразильский сериал. Ванда Львовна сидела на диване рядом со мной и лузгала семечки, сплевывая шелуху в суповую тарелку. Иногда шелуха пролетала мимо тарелки и шлепалась то на пол, то на диван, а иногда и на обширную грудь. Я завороженно следила за шелухой, пытаясь заранее угадать, куда она попадет. Затем мне надоело, и я уставилась в телевизор, втихаря отрывая листочки у фикуса, стоящего рядом, и сбрасывая их на пол.

- Деточка. Валерьянку, - внезапно сказала Авовна. - На комоде. Справа. Белая крышка.

Деточка побрела в спальню, обдумывая по дороге свое бедственное положение.
Родители уехали в отпуск, оставив свою единственную трехлетнюю дочь на произвол судьбы, а точнее – под присмотром престарелой тёти Ванды Львовны, или, как называла её я, Авовны. Авовна всю свою жизнь проработала учительницей литературы. Очевидно, ей настолько надоел русский язык, что она начала разговаривать телеграфическим стилем, максимум двусловными предложениями. Жила Авовна не одна, а с котом Маркизом, который почему-то напрочь отказывался со мной знакомиться.

Ванда Львовна взяла валерьянку и отправилась на кухню. Там раздался шорох, звон стаканов и глухое бормотание. Затем тётино лицо показалась в дверном проеме.
- Пять минут. К соседке. За сахаром. Не шали, – процедила Авовна и, царственно покачиваясь, вышла из квартиры.

В телевизоре появился извивающийся и пищащий, как будто ему только что отдавило комодом неприличное место, кучерявый до безобразия Филя Киркоров. Ободранный фикус укоризненно смотрел на меня. Было, как я уже говорила, скучно.

Я потянулась и достала ближайшую книгу. В ней не оказалось ни одной картинки, страницы были усыпаны, как ветрянкой, мелкими чернявыми буквами.

Я успела перелистнуть лишь две страницы, как под диваном что-то зашуршало.

- Иди сюда, Маркизушка, - ласково сказала я.
Шуршание прекратилось.
- Иди сюда, а то веником дам! – пригрозила я.

Кот не сдавался. Тогда я решила действовать методом пряника, вернее, валерьянки. Схватив тарелку от шелухи, я на цыпочках сбегала на кухню, налила в нее молока и щедро накапала туда из бутылочки с белой крышкой. Затем я запихнула тарелку под диван, залезла на него с ногами и затихла.

Вскоре снизу послышалось некультурное отхлебывание. Я терпеливо прождала пару минут, пока оно не прекратилось, и заглянула под диван.

Тарелка была пуста. Маркиз спал на спине, раскинув лапы в стороны и тихонько прихрапывая. С усов стекало молоко и капало на пол. Я подергала зверюшку за лапу. Ноль на массу. Хо-хо, - подумала я, подняла кота, который оказался внезапно тяжелым, и потащила его в спальню.

Через пять минут вернулась Авовна. Я смиренно сидела на диване и смотрела своих любимых «Чип-и-Дейлов», еле сдерживая переполняющие меня эмоции. Пусть это будет ей сюрпризом, - подумала я и уставилась в телевизор.

- Пахнет. Странно, - задумчиво отметила Авовна. – Где Маркиз?
Я пожала плечами и захихикала про себя.
- Маркиз? – взволнованно произнесла она. - Маркиз?

Я уже хотела взахлеб начать рассказывать тёте о своих только что раскрытых способностях, а потом продемонстрировать ей Маркиза в качестве модели, но в этот момент в салон, пошатываясь, зашел кот. От модели невыносимо разило валерьянкой.

Завидев декоративного зверя, Авовна обмякла и села на диван. Я улыбнулась, втайне жутко гордясь своей работой.

На голове у кота красовалась чашечка старого застиранного до дыр кружевного лифчика. Вторую половинку, чтобы не путалась под ногами, я привязала под подбородком. Из щели между чашечками, подобно фашисту в танке, выглядывали растерянные зеленые глаза. С левой стороны свисали несимметричные бретельки, завязанные сексуальным бантиком.

Дальше шло тело. С целью придать полосато-серой шерсти Маркизу эффект снежного барса, увиденного в "Мире животных", я тщательно припудрила его пушистой кисточкой. Затем я передумала. Лучше он будет Шерханом. И от лифчика до хвоста протянулись дрожащие полосы, выполненные французской помадой цвета «спелого баклажана».

В развалочку, как матрос на пенсии, снежный барс дошел до середины комнаты и остановился под лампой. Там он кокетливо махнул головой с бретельками и процедил презрительное: «Уэээээ» голосом Филлипа Киркорова.

Авовна схватилась за сердце.

Барс настойчиво потопал дальше по относительно прямой линии, пока не уткнулся головой в шкаф. Дорога кончилась. Шерхан растерялся. Он пошевелил хвостом и, глядя в шкаф, настойчиво произнес все то же: «Уэээээ». Шкаф не уходил. «Уээээ», - грустно повторил кот.

- Деточка, Боже мой, ты что с ним сделала? – от волнения Ванду Львовну пробило на длинные предложения.
- Украсила, - кокетливо ответила деточка, уверенная, что сейчас Авовна от счастья расцелует её, откроет форточку и заорет на весь двор, что с ней в одной квартире живет самый настоящий гений.

- Боже ж ты мой, - прошептала тётя, - какой ужас..
Я начала понимать, что она чем-то недовольна.
- Какой кошмар, - подтвердила мои подозрения Ванда Львовна и побежала звонить моим родителям.

Слушая ее возмущенные тирады, я немного расстроилась. Что же это получается? Стараешься, значит, людям на радость, а благодарность – где? Непризнанный дизайнер по-взрослому вздохнул, и вдруг до него дошло: значит, теперь родителям придется вернуться и забрать шаловливого ребенка с собой!

- Ура! – шепотом восхитилась я.
- Уээээээ, - тихо возмутился барс из-под лифчика..