Моя карьера в гинекологии началась с одного примечательного случая, о котором я и хочу вам поведать.
Был я тогда, в тысяча девятьсот девяносто пятом году, студентом четвертого курса в Первом питерском ЛМИ. Моя мечта стать гинекологом рассыпалась на глазах. Чтобы попасть на акушерско-гинекологический поток, так называемую субординатуру, надо было либо платить денежку «кому надо», либо иметь такие знакомства с «кем надо», чтобы одного телефонного звонка было достаточно для зачисления. Был и третий путь: нужно было так понравиться профессору Новикову или доценту Яковлеву, чтобы они пропиарили тебя заведующему кафедрой, убедив его в том, что такое юное дарование, как ты, просто необходимо кафедре, гинекологии и медицинской науке в целом.
Задача была практически невыполнимая. Денег и знакомств не было. Понравиться доценту Славе Яковлеву было еще труднее. Это был бог оперативной гинекологии. Демон операционной. И последняя инстанция в случаях, когда профессора и академики, внезапно покрывшись мелкими капельками пота, орали: «Слава! Мойся! У нас кровотечение!» Слава мылся, неторопливо, вразвалочку подходил к столу и решал проблему. Худощавый, невысокий, с пронзительным взглядом и бородкой клинышком, он напоминал мне Джонни Деппа, если тому накинуть лет пятнадцать. В операционной он не делал ни одного лишнего движения и не произносил ни одного лишнего слова. Его неторопливая манера оперировать вызывала у меня щенячий восторг. Это было состояние, близкое к тому, когда я, будучи шестилетним мальчиком, утром первого января нашел под елкой настоящую игрушечную железную дорогу. Каждое слово, тихо произнесенное Славой Яковлевым, весило примерно двести килограммов. Медсестры боготворили и боялись его, все пациентки, от шестнадцатилетних школьниц до тридцатипятилетних бизнес-леди и шестидесятилетних заведующих овощебазами, были тайно влюблены в Славу Яковлева. При словах «обход доцента Яковлева», каждый вторник в десять ноль-ноль, все без исключения пациентки отделения лежали в кроватях, без трусов, в полном макияже и источали сильнейшие парфюмерные ароматы, варьировавшиеся от «Диора» и «Живанши» до «Красной Москвы», от смеси которых у заведующей анестезиологией, Елены Иванны Сысоевой, начиналась мигрень. Интересно заметить, что в другие дни, когда обход делали другие доктора, включая профессора Новикова, ничего подобного не происходило. Жополизов Слава не выносил, «блатных» ужасно гнобил, любимчиков не заводил, и подкатить к нему на хромой козе не представлялось возможным. Но ходили легенды, что, если понравиться Славе Яковлеву, он не только научит божественно оперировать, но и возьмет на субспециализацию, что и было, собственно, пределом мечтаний.
И вот, следуя своему «плану завоевания сердца доцента Яковлева», я устроился работать санитаром оперблока на отделение оперативной гинекологии. Специально. Чтобы быть ближе к мечте. Мой оперблок блестел, как флагманский фрегат накануне императорского смотра. Я драил его с остервенением, и надежда, что Божественный Слава Яковлев обратит на меня внимание, не давала мне покоя. Однажды Слава Яковлев, проходя по оперблоку, похвалил старшую операционную сестру, Диану Васильевну, за идеальную чистоту. «Оперблок — гордость отделения!» — сказал он ей своими двухсоткилограммовыми словами. Та тут же состроила глазки и, зардевшись, промурлыкала: «Стараемся, Владислав Геннадьевич!» Обидно было до слез. Но ничего не поделаешь.
И вот в одно из ночных дежурств произошло нечто, что сблизило нас навсегда.
К нам поступила женщина с острым животом и тридцатинедельной беременностью. Ужасная боль в животе, рвота, электролитные нарушения, сдвиг лейкоцитов влево, ничего не понятно… Позвали хирургов… Хирурги, как водится, спокойно сказали: так как тетенька беременная, приняли решение оперировать в гинекологической операционной.
Тут я сделаю небольшое отступление. Есть «чистые» операционные, а есть «грязные». В «чистых», как правило, не выполняются гнойные операции и операции, связанные с разрезами кишки. Наша гинекологическая операционная была как раз «чистая», но, так как случай был экстраординарный, решили использовать именно ее.
Так вот, час ночи. Два хирурга оперируют женщину, Слава Яковлев в ослепительно-белом операционном халате стоит, наблюдает, готовый прийти на помощь хирургам. Я, в не менее ослепительно-белом халате, гордым санитаром стою на подхвате, на случай «дай-подай-принеси». Вскрывают брюшную полость. Аппендикс в норме. Желчный пузырь не воспален. Огромная раздутая кишка, заполненная каловыми массами. Феноменальным количеством каловых масс. Кишечная непроходимость. Ни перекрута, ни перегиба, ни ущемления кишки так и не нашли. Хирурги переглядываются. Стало быть — функциональная непроходимость. Значит, оперировать кишку не надо. Хирурги принимают решение эвакуировать каловые массы через прямую кишку. Живот зашивают. Хирурги просят шланг и вакуумный отсос. Слава Яковлев обращается ко мне: «Молодой человек, принесите шланг и отсос». Я срываюсь выполнять приказ, но выясняется, что в гинекологической операционной есть только шланги узкого диаметра. Я приношу шланг диаметром в один сантиметр. Шланг вставляют в попу пациентке, включают вакуум. Первые два килограмма каловых масс поступают в контейнер. Слава Яковлев явно раздражен — такого количества говна в этой «чистой» операционной еще не было! Тем временем с хирургического отделения подогнали шланг большего калибра, и эпопея с эвакуацией каловых масс продолжилась.
Внезапно процесс остановился. Произошла закупорка шланга. Доцент Яковлев, вращая глазами, поручает мне прочистить шланг. Я иду к крану, где моют инструменты, начинаю мыть шланг, пытаясь вытряхнуть из него говно. Вдруг чую, за спиной — САМ.
— Твою мать, что ты его трясешь?! Это же чистая операционная!
— Так больше негде, Владислав Геннадьевич!
— Знаю, что негде! Дай я сам!
Яковлев берет шланг, ловким движением вставляет его в патрубок крана и нервно открывает воду. Происходит взрыв. Все вокруг в говне. Я, в ослепительно коричнево-белом халате, белые стены предоперационной в коричневую крапинку, доцент Яковлев — вообще весь в говне, включая бородку клинышком. То есть абсолютно все.

Доцент Яковлев смотрит на меня. На себя в зеркало. Зачем-то спрашивает, как меня зовут, и командует: «В душ, блядь!»
После душа я и доцент Яковлев, вновь в ослепительно-белом, занимаем исходные позиции. После эвакуации еще пяти килограммов каловых масс возникает дефицит тары. Все пять литровых контейнеров вакуумного отсоса заполнены говном. Тары не хватает. Было принято решение использовать вакуум по открытому контуру с привлечением подручной посуды. Каловые массы складировались в тазики, кастрюльки и прочую посуду, найденную в оперблоке. Вонь стояла невыносимая. Создавалось впечатление говенного апокалипсиса. Когда процесс эвакуации каловых масс закончился, в операционной осталось совсем мало людей, да и те время от времени выходили «подышать». Говно было везде. Чистая операционная, гордость отделения, превратилась в пещеру из говна. А я был ее почетным Али-Бабой.
Пациентку увезли выздоравливать, хирурги, привычные к дерьму, с флегматичным видом удалились восвояси. Остались двое: я и Слава Яковлев. Он — потому что заведующий отделением, а я — потому что кто-то должен был убирать все это.
— Денис, посыпь все хлоркой и иди спать, — сказал Слава Яковлев. Голос его дрожал. — Пиздец операционной! Все плановые операции на завтра отменить! Завтра вызовем дезинфекцию.
Наутро, зайдя в операционную, я обнаружил, что кучки говна, засыпанные хлоркой, превратились в сталактиты. То есть окаменели. Но это была уже не моя проблема. Дежурство закончилось.
С тех пор Слава Яковлев стал меня замечать. Он первым здоровался в коридоре на зависть интернам! Мы вместе ходили курить к нему в кабинет, где он рассказывал байки, и однажды даже научил меня вязать хирургические узлы. Позже, через год, на экзамене по акушерству и гинекологии, который я сдал на «отлично», он подмигнул мне и спросил, не хочу ли я продолжить обучение по специальности на кафедре.
Так я стал хирургом-гинекологом. И учеником Славы Яковлева.