В продолжение темы Всем ностальгирующим по СССР посвящается

Посему, чтобы совкам стало снова дурно – очередной отрывок под названием

...КАК Я РАБОТАЛ УЧИТЕЛЕМ В ШКОЛЕ РАБОЧЕЙ МОЛОДЕЖИ

Когда-то подобные заведения носили название «вечерняя школа». И это было оправдано: туда шли учиться после работы, вечером, сидели допоздна, за три года – 9-10-11 – проходя программу средней школы. За три года, потому что количество часов все равно было меньше, чем в дневной школе, учились не каждый день – где три, а где и четыре раза в неделю, поэтому набегал лишний год. И шли туда учиться те, кто на самом деле жалел, что в свое время бросил школу и хотел восполнить пробел минимальных знаний.

Наверное, в 60-е так и было, как это показано в фильмах «Весна на Заречной улице («Зачем-зачем на бе-лом свет-е-те есть безответ-ная лю-бовь!?)» и «Большая перемена («Мы выбираем, нас выбирают, как это часто не совпадает…»)». Не знаю. Но в 70-е ситуация кардинально изменилась.
В образовании главным стал Его Величество Показатель. СССР стремился изо всех сил продемонстрировать верность теории, что рабочий класс – самый передовой класс в мире, следовательно, он должен был поголовно иметь хотя бы среднее образование. С другой стороны, количество выпускников с аттестатом о среднем образовании должно было стремиться к 100%. Советский Союз – самая образованная страна в мире.

Поэтому был найден остроумный ход: до определенного разряда (а это – деньги!) среднее образование не требовалось. А вот чтобы получить высокий разряд (а это – деньги!), необходимо было уже среднее образование. Посему, хочешь – не хочешь, а топай в вечернюю школу и учись. Патамушта ученье – свет (а это – деньги!).

Второй тип учеников – те, кто после 8 класса пошел в ПТУ, а там не было нормального среднего образования – таких тоже посылали учиться практически насильно. Было у меня несколько таких классов – с кондитерской фабрики и от ПТУ оптико-механического завода.
И вечерние школы, в которых учились раньше взрослые люди, в соответствие с веяниями времени переименовали в школы рабочей молодежи, ШРМ, которые тут же окрестили шаромыгами и в общем-то справедливо.

В 1977 году я закончил университет и был свято уверен ,что передо мной блестящее научное будущее. Тем более, что эту уверенность во мне подогревали преподаватели, учился я очень хорошо, даже получал повышенную стипендию (56 рублей! Не 40 как остальные. Но и до ленинской не дотянул ), красный диплом мне не светил из-за тройки по старославянскому, но все равно, был я далеко не последним студентом. А если учесть ,что я целых 6 лет проучился в школе с углубленным изучением немецкого языка, где некоторые общеобразовательные предметы преподавались на немецком, то и язык я знал вовсе неплохо. Во всяком случае, даже занял первое место на конкурсе литературных переводов (за перевод стихов Рильке).

Короче, 22 года – молод, нагл, даже тогда строен!

Первый звоночек звякнул, когда меня включили в группу переводчиков, чтобы работать заграницей. Два года. «Вернешься на собственной «Волге» - соблазняли меня в ректорате, и я благосклонно согласился уехать на два года. А потом как-то все затихло, остальные мои соратники по переводческой деятельности уехали, а меня как-то все не вызывали и не вызывали… А потом секретарша, отводя глаза, сказала, что у меня (по Жванецкому) «Что-то там не то с анализом крови» ©.

А потом меня вдруг так же неожиданно не оставили на кафедре, в чем никто не сомневался. В смысле, что оставят. Но не оставили. Опять глаза стали отводить, что-то мямлить. И я обиделся (22 года!), взял распределение в Октябрьский РОНО г. Свердловска, где мне вместо открепительного талона (на что я сильно надеялся) вручили направление в ШРМ 40.

Встретили меня радостно. Как-никак, а мужчина. Мужчина и в обычной-то школе редкость, а тут – в вечерней, молодой, с университетским образованием, с языком! Тут же мне положили преподавать русский язык, литературу, историю, обществоведение и немецкий язык. Физкультуры в ШРМ 40 слава Богу не было. А то иди знай.

Работала «вечерняя школа» в две смены. Первая - утром, для тех, кто работает во вторую на предприятиях, вторая, соответственно, вечером, сами понимаете. Ну, и натурально – классное руководство. Какое к богам классное руководство в шаромыге? А вот поди ж ты. Отличная доплата к зарплате. Плюс 50 рублей в месяц за проверку тетрадей. Плюс – сдвоенные часы, за которые получаешь как за два урока (специально для особенно честных и совестливых совков-правдолюбов: это было распоряжение ОблОНО, а не воровство и мошенничество, понятно?). Короче, в свои 22 года я работал 4 дня в неделю (потом сократилось до трех!), получал огромную по тем временам зарплату, называли меня исключительно по имени-отчеству, в общем, лафа, живи-не хочу, занимайся в свободное время всем, чем захочешь, отличная синекура.

Работа, правда, была не из лучших. Тех, кто на самом деле хотел учиться, было раз-два и обчелся. Остальные отбывали тяжкую повинность, как они сами признавались, «Лучше б я еще одну смену на заводе отстоял!». Ну какая им была печаль до образа лишнего человека в романе «Евгений Онегин» А.С.Пушкина? Метания и страдания героев «Войны и мира» были им чужды, как Наполеон Пьеру Безухову. О Есенине они знали только «что Сережка он свой, он писал про девок и побухать!». Маяковский – тоска смертная. В общем, что бы вы сделали при такой ситуации? Ничего. Поэтому у вас на носу очки, а в душе у вас осень ©. А я был король местного разлива.
Девочки с кондитерской фабрики! Юные нимфетки, которым все по барабану, потому как видали уже и Рим, и Крым ©. Они быстро просекли, как обращаться с молодым и откровенно побаивающимся их учителем. Вычислив, что у меня как у каждого учителя есть определенное место, куда я смотрю во время урока (это была последняя парта крайнего ряда справа от меня), девочки усадили туда самую главную прелестницу кондитерского ПТУ.
Тогда не было никаких глянцевых журналов, реклама с участием девушек была импотентно скромна (если вообще была), так что анорексный заморыш Твигги, от которой сходил с ума западный мир, вовсе не была идеалом красоты для советских птушниц.

Идеал был прост, эстетически оправдан и функционален. Первая красавица кондитерского ПТУ была здоровой румяной девахой с ярким макияжем, пергидролевым волосами и совершенно роскошным выдающимся бюстом при достаточно тонкой талии. Она томно садилась на последнюю парту крайнего ряда справа от меня, выкладывала свой бюст на парту (а кофточки она надевала с таким вырезом, что, собственно, кофточки-то и не было) и гипнотизировала меня глазами, подведенными тушью и с анилинового цвета тенями на веках.

И я по привычке смотрел именно на нее. А хитрюга принимала позы, подпирала румяные щечки пухлой ладошкой, смотрела на меня как Варвара Краса Длинная Коса на Ивана Царевича, страстно вздыхала, шевелила толсто намазанными помадой губами, то складывая их гузкой, то растягивая в сладострастной улыбке. И все девчонки радостно хихикали, прыскали в ладошки, а юный педагог краснел, бледнел, отворачивался и пытался донести учебный материал, глядя в окно, но голова вновь и вновь автоматически поворачивалась к юной прелестнице.

А материал подавался очень просто.
Так как ни о каких домашних заданиях и думать было нельзя, понятно было, что никто их ни в жизнь делать не будет, то подача материала заключалась в простом пересказе произведений мировой литературы трудящейся молодежи. Уже потом, когда я прочитал, каким уважением пользовались на зонах те, кто умел тискать уркам рОманы, я понял ,что был вот таким вот тискальщиком. Чиста зона, авторитеты в виде учеников и я, тискающий рОман про Андрея Болконского и Наташу Ростову.
А как я читал стихи! Те же девочки из кондитерского просто обожали, когда молодой учитель с непроизносимым отчеством пылко читал, размахивая руками?

Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.

Голова моя машет ушами,
Как крыльями птица.
Ей на шее ноги
Маячить больше невмочь.
Черный человек,
Черный, черный,
Черный человек
На кровать ко мне садится,
Черный человек
Спать не дает мне всю ночь.

Вот этим вот я вводил их буквально в транс, как Каа бандерлогов. Тишина, на тебя смотрят широко раскрытые девичьи глаза, и им не так важно, что конкретно говорится в стихах – для этого есть Асадов – важна интонация, музыка слов, эмоция, которая возникает неведомо откуда и от которой непонятно почему хочется плакать, и черный человек, присевший на кровать страшен не тем, что хочет что-то там ужасное сделать, а тем, что он непонятный, и от этого еще страшнее, а слова звенят и звенят в ушах… И после уроков я находил у себя на столе конфетку или две, из тех редких и дорогих, за которыми гонялись. Девочки выносили эти конфеты с фабрики в лифчиках и в сапогах. И дарили украденное мне Это было неимоверно трогательно. (рыдайте, совки!) Бейтесь в конвульсиях!

Трогательно было и многое другое.
Учился у меня такой Толик, гроза района. Вечно поддатый, грубый, стриженая голова, бычий взгляд – в общем, такими потом стали рисовать братков в начале 90-х. Его боялись все. И справедливо. Я, в общем-то, тоже его боялся.

Приходил он на уроки когда хотел, мог встать посреди урока и выйти, в общем, чувствовал себя хозяином, а связываться с ним никто особо не торопился. И попал он как-то ко мне на диктант. Написал. Я проверил диктант Толика – а там ни одной ошибки. Ну как ни одной? А вот так, ни одной. Даже запятые расставлены правильно. Даже безударные гласные. Даже непроизносимые согласные. Все идеально. Врожденная грамотность, как врожденный музыкальный слух. Естественно, я поставил ему пятерку.

Раздаю на следующий день диктанты, подходит он ко мне после уроков, протягивает листок с диктантом и грозно спрашивает:
- Это что?
Я отвечаю:
- Это пятерка.
- За что?
- За диктант.
- Чо, без ошибок?
- Без ошибок.
Он изумленно:
- Правда, что ли?
Я говорю:
- Правда, - а сам не понимаю, а в чем дело-то? Тут он тихо так:
- Это первая пятерка в моей жизни…

Представляете? Он всегда совершенно грамотно писал диктанты и сочинения, но ему всегда снижали оценку, потому что он был хулиган. А тут я – бац! – и ставлю ему пять.
С этого момента мне стало легко и непринужденно существовать в этой школе. Как только в классе кто-то хулиганил, шумел или вообще мешал мне вести урок, Толик просто смотрел на него. Просто смотрел и все. И дисциплина устанавливалась идеальная. Слух разнесся быстро и даже в других классах народ стал вести себя намного лучше, потому что Толик объявил всем, что кто Ниссоныча тронет – будет иметь дело с ним.

Но тут он как-то напился и приперся поздним вечером в школу буянить. Разбил окно на входной двери, ругался очень нехорошими словами, и утихомиривать его послали учителя физики (второй мужчина в нашей школе). Так я их и застал. Толик в коридоре зажал бедного коллегу, тот пытался держать фасон и как-то неумело отбивался, а Толик выглядел очень нехорошо, к чему-то готовился и я понял, что сейчас будет что-то плохое. Наверху, рядом с учительской, привычно визжал женский педагогический состав. Кто-то уже набирал 02.
Сказать , что мне не было страшно, я никак не могу. Еще друг его этот, тоже не сильно интеллигентного вида. Но, пересилив себя, я попытался закончить дело миром. Стал уговаривать Толика не шалить, пообещал, что никакой милиции не будет, посоветовал пойти домой, и, видно, голос мой подействовал успокаивающе, Толик отпустил физика, от чего тот как-то сразу обмяк, грозно и нехорошо посмотрел на меня и пошел к выходу, по пути вышибив второе окно на входной двери. Я с облегчением задвинул за ним засов, но через секунду раздался страшный грохот: Толик со всей дури колотил ногами в дверь, громко призывая меня открыть ее. Ну, с придачей слов, натурально… Внутренне сжавшись, чувствуя в животе противный сосущий холод, я открыл. Толик посмотрел на меня и спросил:
- А меня из школы не выгонят?
Ну не прелесть?!
Правда, потом его посадили, и дисциплина опять разболталась, но все же, все же.

Отдельная песня – выпускные сочинения.
Три года я пел им песни и исполнял народные танцы, чтобы рассказать им про литературу, историю, искусство и вообще, сеял разумное и доброе. Но, как оказалось, не вечное. К величайшему моему огорчению, большинство выбрало свободную тему и никто не захотел писать ни про «Русские женщины в поэзии Некрасова», ни про «Философия индивидуализма в романе Достоевского «Преступление и наказание» . Стали писать какую-то херь про не помню что. Но писали, собаки, талантливо!

Так один мой ученик написал прекрасное! Вы знаете, кто была первая женщина-космонавт? Крупская! Фразу я запомнил на всю жизнь: «Как Надежда Константиновна Крупская (да-да, именно так, полностью!) летала в космос, так и другим женщинам у нас везде открыты ворота». С этим сочинением, проржавшись, я отправился к директору школы и вопросил, а что же мне ставить за такое дивное открытие?
- Как что? Три! Не порть показатели! – ответствовала директор.- И я малодушно поставил тройку. Не показатели ж портить, в самом-то деле.

Одновременно, в связи с большим количеством свободного времени, я сдал кандидатский минимум, поступил в вечернюю аспирантуру и очень быстро понял, что наука – это не мое. Неинтересно.

А после того, как я отработал положенное распределение (три полновесных года!) подвернулась наконец-то оказия: на Свердловской киностудии потребовался ассистент режиссера документальных фильмов третьей категории с окладом в 100 рублей брутто (95 на руки), и моя карьера преподавателя завершилась раз и навсегда. Но это совсем другая история ©.

http://bormental-r.livejournal.com/