Рафка Ганечкин, мстительно крикнув в дверную щель: вы, папочка, не жид... вы жмот и поджидок! – торопливо ссыпается с лестницы. Грохочет входная дверь загаженного подъезда. Бесноватый Рафка, рыжий позор семейного клана Ганечкиных, то и дело проклинает отпущенную генами еврейскую каплю крови, сообщающую, впрочем, его кипучей натуре известную долю авантюризма.
Рафке около двадцати, он с юношеской непринуждённостью одет в мятые, обрезанные (sic!) джинсы и ковбойку цвета испуганной семги. Визгливый голос его до странности напоминает ржавое сопрано старой Цили, Рафкиной бабушки по отцовской линии.
Циля отзывается о Рафке кратко, но выразительно: согрешили во чреве!

Отец, Семён Рафаилович (нетрудно догадаться, что Рафку назвали в честь покойного деда), и правда, ни то, ни сё: мягок, покладист и неказист.
Гневаясь, супруга Сёмы, Броня Исидоровна, именует его неудавшимся педерастом.

Бронечка, робко отзывается Сёма, солнце да не зайдёт во гневе вашем! Библейская цитата кажется приклеенной к его благообразному личику.
Русские, ляхи, евреи, хохлы, чуваши и мордвины столь прочно обсели многонаселённую родню Ганечкиных, что Сёма привык оперировать той национальностью, которая в данный момент представлялась ему наиболее удобной. Презрев ухабы скромной карьеры счетовода, Семён Рафаилович открыл в себе бьющий серной струёй талант порнографа-многостаночника, специалиста по испражнениям человеческой психики...
Пожав плечами в ответ на Рафкин взрыв негодования: можешь орать что угодно, денег я всё равно не дам! – Сёма возвращается к длинному желтоватому листу бумаги и с наслаждением пишет на нём большими кривоватыми буквами: «Жанна ощутила в руках неимоверной величины член Генриха и не поверила своим глазам». Один из желтейших, как моча поросёнка, бульварных журнальчиков ожидает от Сёмы исполнения очередного заказа; на сей раз это опус о том, как карлица-фетишистка Жанна безуспешно пытается соблазнить изумительного красавца Генриха, пассивного зоофила... Генрих имеет обыкновение мучить животных до тех пор, пока они не принимаются его насиловать.
Образ Жанны навеян недавним сообщением Брони: младшая дочь Ганечкиных, девятиклассница Риммочка, вовсю уже мастурбирует полированной ручкой от зонтика!..
.
Бурлящая соком, половозрелая школьница, которую папа упорно именует Рахилью, тем временем лениво жуёт огромный кусок дыни, тоже исполненный сладким ядом. Нарезанные ломти полосатой узбекской красавицы разложены на огромном фарфоровом блюде. В раскрытую балконную дверь, спасаясь от жары и влекомая ароматом, влетает целая эскадрилья ос и сразу облепляет сахарные дынные дольки. Пожав плечами, Риммочка, практичная от безделья, как все мечтательные натуры, достаёт с антресоли ветерана приборостроения – старенький отечественный пылесос. Включив дребезжащий мотор, отчего изумлённые осы сразу перестают жужжать, Риммочка проводит раструбом над столом, и полтора десятка крайне рассерженных насекомых попадают в плотные объятья запылённого матерчатого мешочка...
.
Надежда и опора семейства Ганичкиных, жена Сёмы Броня Исидоровна, второй месяц упрямо ищет спасения от ножных мозолей. Знакомые указали Броне адрес некой пани Ядвиги, мастерицы лечить пассами любую немочь, освоенную человечеством – от скарлатины до геморроя. В телефонной беседе пани Ядвига мгновенно соглашается принять новую пациентку, привосокупив, что недавно увидела во сне весть о её приходе: жаркий огненный петушок слетел на голову пани Ядвиги и указал бородкой на шпоры, которые ему до смерти обрыдли...
Заметим, что иногда случаются и более страшные вещи, чем вещие сны.
Пациентка и целительница сговариваются на встречу в половине седьмого.
– При общем стаже ваших мозолей, мадам, семьсот рублей за визит – это практически даром! – кричит напоследок пани Ядвига и бросает трубку.
Семьсот репьёв тебе в глотку, мрачно отвечает про себя Броня Исидоровна.
Пыхтя и переваливаясь, как перекормленная утка, она отправляется с Пересыпи на Привоз – за новостями и продуктами. Ганичкины обожают пышный семейный ужин.
.
Приветствовать сидящих за трапезой домочадцев можно по-разному.
Вот как это делает старая Циля Цахес, семейный философ школы циников:
– Х-хэ! Просто исключительно высралась – без никаких геморроев! В моей прямой кишке куда больше толку, чем в ваших кривых мозгах... Ага-га, проктолог Рувим! Шли бы вы уже на панель!
Помимо хорошего стула, Циля ценит бурные скандалы с детьми и свежее фруктовое желе.
Жизнь Цили – неиссякаемый фонтан красноречия, которое ближним отнюдь не по нраву.
На что ей абсолютно плевать.
.
Усадив гостью в высокое кресло, пани Ядвига зажигает в центре стола большую чёрную свечу в диковинном подсвечнике и заявляет без обиняков:
– Все болезни случаются от неудовольствия! Люди сами враги своему здоровью...
– А неудовольствие – это вся наша жизнь! Таки не морочьте мне голову! – желчно подхватывает Броня. – Я вам по пальцам перечислю, когда от жизни получается удовольствие: это если Сёма проест меньше, чем заработал, и от пары супружеских пустяков... Имею вопрос: или вы уже начнёте лечить?!
Ядвига вскидывается над столом со свечой и, отправив костлявыми кистями несколько мощных пассов, взрывается нутряным басом:
– Ом-молон, Ом-мани... Ом-масан, Ом-мурон...
У Брони сильно чешется левый глаз, но она, напуганная поворотом событий, не смеет и шевельнуться. Внезапно её охватывает какая-то вяжущая слабость, подобная любовной истоме... В ногах начинает покалывать, ступни будто пронизывает слабенькими электрическими импульсами. Броня в страхе скидывает туфли и обнаруживает, что все её мозоли исчезли!! Она вскакивает и бросается к Ядвиге, в порыве восторга хватая её в объятия... свеча падает и скатывается к здоровенной тюлевой гардине – гардина торжествующе вспыхивает...
.
...Две измученные, перемазанные сажей женщины устало бредут к дому Ганичкиных.
– Я всё покрою! – бормочет потрясённая Броня. – Пока что вы будете спать в комнате Риммы... Я дам вам кров и приют!
Пани Ядвига механически кивает и сбивается с шага.
.
Тем временем у дверей Ганичкиных дребезжит звонок.
Сёма с досадой отрывается от своей бегущей строки и недоумённо чешет переносицу: у своих всё же есть ключи, а гости к Ганичкиным ходят только вовремя!
Отворив дверь, он в изумлении отступает – в дверь проникает странная пара. Вначале в прихожей появляется смуглая толстушка, держащаяся скованно и вместе с тем развязно: заметно, что ей крепко не по себе. На гостье лёгкая холщовая хламида, перехваченная в неуверенной талии цветастой косынкой. Ещё страннее смотрится её спутник: он одет в глухой чёрный сюртук; на рыжей прилизанной макушке с трудом удерживается круглая чёрная шапочка-кипа...
– Х-хэ! Шалом, Хецраель! – грохочет старая Циля, и Сёма с дочерью вздрагивают: в странном поцыке внезапно обнаруживается их Рафка! Он аккуратно выводит носатую, грудастенькую спутницу с кривоватыми толстыми ножками на середину гостиной и торжественно провозглашает:
– Воистину, шалом! Знакомьтесь: моя будущая супруга Лизавета! Осенью мы выезжаем с её родителями на землю предков, в обетованный Израиль... а оттуда в обетованную Канаду! Аминь, то есть привет! Хау, я всё сказал!
– Броня меня, пожалуй, убьёт... – потрясённо шепчет Семён Рафаилович.
– Рафка, ты будешь зарабатывать обрезанием? – с невинным видом осведомляется юная Риммочка. Рафка украдкой показывает ей веснушчатый кулак.
В этот момент входная дверь снова распахивается, и Броня, втащив в квартиру почти бесчувственную пани Ядвигу, устало роняет:
– Сёма, ты меня, наверно, убьёшь... Я подожгла салон этой мадам и вылечилась от мозолей.
– Х-хэ! – грохочет старая Циля. Присутствующие синхронно вздрагивают. – Теперь что, так лечат? Приглашают что-нибудь сжечь?
– Ах, оставьте свои дешёвые юморески... – вздыхает Броня. – Пани Ядвига будет жить и практиковать у нас... какое-то время, затем уже что-то придумается...
.
Сёма заметно светлеет и приосанивается, но супруга уничтожающим взглядом гасит его порыв. Войдя в Риммину комнату, Броня стаскивает с антресоли уже известный нам пылесос с похвальной целью освежить гостевой диванчик, но всасывать пыль он явно отказывается. Броня решительно отсоединяет пылеприёмник, и рой рассерженных ос заполняет уютную Риммину спаленку... Из женских глоток раздается визг, от которого пали бы стены не только злосчастного Иерихона, но и всего царства Хананеев.
.
Семён Рафаилович самоотверженно бросается на выручку, роняя мебель, распахивая дверцы шкафов, а также форточки и окна. Рафка презрительно суживает глаза на эту суету и удаляется под ручку с будущей супругой. Через минуту Сёма получает два укуса в шею и один под глазом, отчего его физиономия принимает какой-то вызывающий вид. Так, наверно, мог бы выглядеть капитан Сильвер, получивший чёрную метку, накануне решающей встречи с пиратами.
– Размещайтесь, будьте как дома! – рокочет Циля, смекнув, что с появлением пани Ядвиги она обрела консультанта по проблемам желудочно-кишечного тракта. – Рафик нас скоро оставит, комнатка освободится...
Броня недоумённо поворачивается к Сёме, но он отрешённо машет рукой: потом, потом...
.
В двери снова звонят. Какой странный день, думает Сёма, устремляясь навстречу новому гостю. На сей раз это незнакомый, собранный весельчак, вопрошающий прямо с порога:
– Кто у нас будет Ганичкин, Семён Рафаилович?
– Зачем буду... Я уже есть, – несмотря на браваду, Сёма встревоженно замирает.
– Повестка вам, в народный суд. Приглашаетесь по делу о пропаганде разврата!
Сёма выпрямляется, глаза его странно блестят. Женщины оторопело замирают, не зная, чему больше дивиться: знакомым словам или незнакомому Сёме...
– Дети мои! Новый год мы встретим с Рафой в Иерусалиме! Теперь в этом доме будет свой узник совести!! – голос Сёмы приобретает трубную окраску.
Незнакомец оторопело раскрывает рот, но тут же спохватывается:
– Пошутил я... курьеры мы, из редакции. Аванс я привёз. Распишитесь, здесь и здесь...
Его обрывает лёгкий стук: упав в обморок, Семён Рафаилович разбивает в падении китайскую вазу из приданого старой Цили...
Надвигается гроза. На ней мы и опустим занавес.

© Стэн ГОЛЕМ