Я тоже был один раз этим дедом. Зазвали меня, посулили сумму. Я, не будь дураком, на деньгу и повелся. Не учел нюансов профессии. Пока с мешком до явки шел, всякая тварь пыталась меня угостить. Ну, то есть иду я через двор - там угощают, сигареты в ларьке беру - угощают. Дорогу спрашиваю - угощают, сволочи! И где все они раньше были, когда я в понедельник на работу ехал?
Я еще нервничаю перед дебютом, мне поддержка просто необходима. Борода, правда, мешала, но я остроумно заправил ее на манер галстука, чтобы подношения принимать было сподручней. И без претензий: ты кто? Я? Дед Мороз. А борода? Вот борода, пожалуйте, элегантно покрывает пуп. Все по правилам. Наливай.
В общем, добрался с трудом, но весь окутан душевными подъемами.
Эйфорически предстал.
Эти лица за дверью до сих пор терзают мою память.

- Хоу-хоу-хоу! - сообщил я семейству по-английски и, как только за мной закрыли входную дверь, привалился плечом к вешалке. Вечер обещал быть искрометным. Это я даже в состоянии контузии понимал. Но пути назад не было. На секунду вообразил, как Дед судорожно пытается открыть незнакомый замок под пристальными взглядами всех без исключения обитателей квартиры, куда пришел дарить подарки. Что-то в этом было пугающее. И я внес себя в гостиную. Ликующая ребятня ввалилась следом. Их было трое: мальчик семи лет и две девочки-близняшки, постарше. Мама с папой, бабушка с подругой, странная тетка за пятьдесят, сосед-алкоголик и собака, сразу определившая меня как полового партера. Кобель.
- Хоу-хоу-хоу, - еще раз обреченно отрекомендовался я.
- О! - Ответил восклицанием сосед.
И что-то в этом "О!" подсказало мне: под шумок протрезветь не дадут.
Сперва я был усажен за стол, с которого меня атаковали балыком и водкой. После в дело пошли портвейн, коньяк с экзотическими фруктами, настойка клюквенная и прочие праздничные излишества. Ну и салаты, конечно, - куда без них.
Вокруг бегали дети. Они выпрашивали подарки, а я мудро поднимал указательный палец, втыкая вилку в следующее блюдо. Старухи бормотались меж собою, периодически тыкая в меня накладными ногтями, отец семейства кисло сосал шампанское, а собака обожала мою ногу, в чем ей никто не препятствовал. Помаленьку я начал отходить ко сну. Есть такое состояние, когда человека не нужно трогать, когда он уже настолько умиротворен, что трогать его преступно, прямо-таки невежливо его трогать. Это можно понять по бессмысленному взгляду, отсутствию членораздельной речи и обслюнявленной искусственной бороде. И если человек бровями дает вам знать, что силы уже на исходе, - оставьте его в покое, не требуйте от него невозможного. Завтра он попытается оправдаться, а сегодня в категорию невозможного попадает все, за исключением неприятных мелочей.
А дети просили подарков.
Обе старухи, уже не стесняясь, обсуждали глубину моего падения, молодая мать что-то горячо нашептывала супругу, а кобель обнаглел настолько, что штанина начала ощутимо теплеть.
- А вот кто мне расскажет стих?! - это сказал не я, а тот самый сосед, что неустанно, подобно Вергилию, тащил меня за собой через адский гадюшник.
- Да! - воспрял я. - Дамы скучают, а цыгане молчат. Что за минор?!
И опрокинул еще пятьдесят не помню чего.
Единственное, чего мне хотелось, - сползти под стол и говорить оттуда непристойности. Удерживали только взгляд хозяина и мешок с презентами, удачно зацепившийся за спинку стула.
Ситуацию спасла одна из девчушек, которая влезла на табурет и бодро зачитала "Мама спит, она устала". Я прослезился, зрители вяло поаплодировали.
- Мощно. - сказал я и пустил носом майонез. В самом деле, очень в тему пошло. Маму вспомнил... Бабки присоединились к осаде, и теперь весь женский коллектив что-то старательно ввинчивал отцу семейства в ушные раковины. До меня ничего не долетало, и я беззаботно плеснул нам с соседом еще. Сознание начинало потихоньку ухать в яму. Я еще слышал стихотворение про мишку, собирающего шишки во враждебном лесу и отрывки из Чуковского, но мог лишь вяло комментировать. Типа "Ого!" или "Да пиздишь!"
Но когда папа взял меня за воротник и сказал: "У дедушки еще остались деньги?", - я понял, что поэзия кончилась, и началась проза. Сосед уже дремал, опустив голову на грудь, бабки благоразумно удалились, только дети стояли рядом, всем своим видом показывая, что без веселого новогоднего кутежа не отпустят. Тогда я подумал: "Подарков захотели?" Это была моя последняя мысль. После нее я бездумно блевал на все, что находилось в зоне досягаемости. На папу, на салат, на опрятных детей, на соседа и на волшебный мешок, в котором все еще наивно ждали свободы злополучные подарки.
Я блевал, когда меня тащили через коридор, блевал на лестничной клетке, блевал возле подъезда и в ментовском уазике, блевал, когда открыл квартиру и когда уютно устроился в клозете.
И наутро, и к вечеру следующего дня я усердно освобождался от наследия старого года.
Утром третьего дня смог наконец выйти на балкон, закурить и вступить в Новый год.
И знаете что? Он мне сразу не понравился.
© Печ