Тяжёлое московское утро буднего дня. Уже не слишком рано, самый час пик уже миновал, но московская транспортная хохма заключается в том, что часа пика никакого уже давно нет. Есть дневное стояние и ночное ползание. Это для машин. Для тех, кто ездит пешком - есть давка в метро, с раннего утра и до самого позднего вечера. Поток ослабевает только на самых крайних точках временного отрезка. И в 7 часов утра огромные очереди у турникетов и билетных касс, толпы на эскалаторах, и в 8, и в 9... Где-то чуть пореже становится, где-то наоборот прибывает...
Утренняя ветка метро в направлении от центра к окраине. Когда-то (я ещё помню те времена, но даже мне они кажутся выдумкой) была разница: утром - в центр толпа, вечером - из центра. Можно было найти работу «в противоход» и ездить в почти пустом вагоне. Сейчас - почти одинаково. Складывается впечатление, что главным занятием москвича после пробуждения является хаотическое перемещение по родному городу.
..Вагон метро, битком набитый несвежими, неприятно пахнущими пассажирами. Пугающая меня всегда масса людей: словно слепые - стоят плечом к плечу, но никто ни на кого не смотрит, а точнее - не видит. Хоть и толпа, а кажется убивать тебя будут, или помирать надумаешь - окружающие только скользнут взглядом равнодушно-испуганно, да посунутся в сторону от тебя...
Остановка. Узловая. Пол-вагона ломится на выход, другая половина на перроне на низком старте томится перед штурмом, намечает цели цепким взглядом, с флангов в вагон уже просачиваются передовые штурмовики и разведка боем.

На этом фоне пожилые бабушка и дедушка идут на выход. Бабушка по-бойчее, а дедушка совсем старенький. Лапки в трогательных варежках, и он ими так за бабушку держится - толи видит плохо, толи вообще. А она впереди, как поводырь, и тоже рукой его так, не глядя, к себе как бы подтягивает, контролирует, в общем.
Как так получилось - никто не понял. Толпа ли безжалостная на штурм пошла раньше времени, услышав ободряющее от машиниста «побыстрее совершаем посадку и высадку, не задерживаем состав!» или ещё что, но бабушку с дедушкой в сей миг разъединили, завертели, деда - в вагоне, бабку - на перроне. Они заохали, заахали, а сверху «Осторожно, двери закрываются! Следующая станция...» - басовитый паренёк с бугристыми повадками ухватил закрывающуюся дверь: «Выпихивай деда!» - но кто-то, кто рядом стоял, толи стормознул, толи побоялся ещё больше навредить пожилому человеку - дверь под ругань машиниста «НЕ ДЕРЖИТЕ ДВЕРИ!!» захлопнулась, дед остался в вагоне.
- Олюшка, Оля! - хлопал слезящимися от старости глазами подслеповато: - Как же... Олюшка... Как же это... - и вертелся на одном месте.
Поезд медленно, но могуче пополз, отяжелевший. За окном секунду ещё металась беззвучно Оля, затем замелькала бесконечная толпа пассажиров, и наконец всё потонуло во мраке и грохоте тоннеля.
- Отец, телефон-то есть у тебя? - шумно поинтересовался бугристый таким тоном, словно собирался отжать мобилу у деда.
- Нету, сынок. У Олюшки телефон есть...
- Ну дык! - детина самодовольно достал мобилу: - диктуй! Щас скажу ей, что ты на соседней станции её ждёшь.
- Так я номера не помню... - еле слышно в грохоте пробормотал дед, и, как всем показалось, заплакал. А может, просто глаза слезиться начали сильнее.
...Ещё пару минут назад равнодушная ко всему толпа вдруг оказалась состоящей из очень даже сердобольных до чужой беды людей. В грохоте поезда обсуждался, в основном, один вопрос: если с дедушкой выйти на следующей станции и подождать чуть-чуть - догадается ли бабушка доехать до неё же, до соседней станции, или будет ждать своего дедушку там? И как быть, если бабушки не будет?
Я стоял недалеко от деда, и тоже почувствовал горячее желание поучаствовать. Предположил: давайте выйдем (мне, кстати, всё равно выходить было), один поезд переждём, скорее всего на нём и должна будет приехать, не будет же пропускать-то, если решит сразу за ним ехать? А если нет - ну, тогда и будем думать, что делать. Не пропадём, чай не тундра.
С рёвом и грохотом поезд выскочил на следующую станцию. Вместе со мной с другую сторону от деда стояла молодая (ну, относительно меня, конечно - так-то ей лет 25-28 было) девчонка, она тоже вызвалась выйти с нами, помочь, если что.
Двери открылись, и мы втроём, медленно - потеряв бабушку, дед словно потерял какой-то стержень: сгорбился ещё более, еле шёл: мне пришлось взять его под локоть - вышли на перрон.
...Двери нашего поезда захлопнулись, и поезд начал с рёвом набирать ход. Когда, наконец, он исчез в тоннеле и наступило некоторое подобие тишины, дедушка что-то прошептал. Он смотрел на тоннель, откуда должен был появиться следующий поезд, и что-то толи говорил, толи шептал, испуганно моргая слезящимися глазами - я наклонился к нему переспросить, но в этот момент поезд с противоположного направления радостно вырвался из тоннеля, и даже если дед мне что-нибудь ответил, разобрать я ничего не смог.
А когда затих - обманчиво, ненадолго, - поезд встречного направления, из тоннеля с таким же рёвом вырвался «наш». Тот, на котором (мы надеялись) догадается приехать бабушка нашего дедушки. Все, включая него, впились взглядом в состав...
Бабушку все трое заметили одновременно и вздохнули с облегчением: она, умница, зашла в ту же дверь следующего поезда, и сейчас выскочила прямо на нас:
- Гришенька! Гришенька!!!
- Оленька! Оленька! Оленька, я так за тебя испугался!
- Гришенька!! Ну какой же ты у меня неуклюжий! Ну разве можно так?! Я же вся извелась за тебя! - она ласково гладила его, а он также ласково и неуклюже тыкался в неё своими смешными варежками, словно проверял комплектность своего самого главного сокровища...
Мы с девушкой, вежливо улыбнувшись друг дружке, просто отошли в сторону, оставив их вдвоём. И каждый направился по своим делам, слившись с равнодушной толпой.
Но мы оба знали: настоящая любовь существует! И мы её только что видели. В час пик. На переполненной платформе московского метрополитена. Обычным будним утром двадцать первого века...