С ночи столбик термометра завалился за отметку 30 градусов, да так и не поднялся. Дворовый песик Жучок уж на что лохматый, а и тот забился в будку, и носа не кажет. Холодно! Дед проснулся рано. Еще до свету. Намешал хлеба с горячей водой для Жучка, пусть погреется. Подбросил ему в будку охапку соломы, все теплее будет. Старый он Жучок, вон и морда вся седая. По собачьим меркам — тоже дед. Вот и прижаливает его хозяин. Старики должны жалеть друг друга. Потом Дед заглянул в курятник. Три курочки и петушок нахохлившись, дремали на насесте. Тоже, небось, не сладко в такой мороз. С вечера Дед утеплял, как мог куриное жилье. Позатыкал старыми тряпками щели, разжег старый примус, погрел воздух, чтоб не так холодно было. Вроде живы, а он всю ночь переживал, как бы не померзли.

Вернувшись в дом, Дед сел у окна, погреть косточки у горячей батареи. Да, вот тебе и прогресс. С одной стороны, конечно, хорошо, что в доме газ. Тепло. Но в такие вот морозы дед с сожалением вспоминал русскую печь, на которой так уютно и тепло лежалось. Свистнул закипевший чайник. Дед налил крепкого горячего чая в большую кружку. Не любил он маленьких чашечек. Не успеешь распробовать, как чай уже и кончился. Опять наливай. Нет, в большой пол-литровой кружке куда как сподручней. Большому куску и рот радуется. Следуя этой любимой своей поговорке, Дед отрезал толстый ломоть хлеба, намазал сливочным маслом и в удовольствие почаевничал. Теперь можно и делами заняться. А дел у Деда нынче невпроворот. Девятый десяток разменял. Как ни крути, а праздник. День рождения. Хотя в таком возрасте каждый день надо отмечать как день рождения. Проснулся утром – вот и праздник, вот и радуйся, что жив. Гостей Дед не приглашал, но сына с невесткой ожидал. Вот и хлопотал. Надо холодец разобрать. Всю ночь на плите на маленьком огне томился. Дед мастерски готовил холодец. На рынке со знанием дела покупал свиные булдыжки, немного мякоти. Холодец получался наваристым, крутым. Дед крепко сдабривал его чесноком, и разливал по тарелочкам. А сегодня и в холодильник ставить не надо, чтоб застыл, в коридорчик выставит – и порядок. Дед закончил возиться с холодцом, когда уже развиднелось. Покормил курочек, налил им теплой воды, но в загородку не выпустил, пусть в курятнике сидят, какая-никакая, а все же защита от стужи, и вернулся в дом. Надо чистоту навести. Дед достал из кладовой старенький пылесос и занялся уборкой. Когда жена была жива, в этот день она всегда пекла пирог с корицей и яблоками. Ах, какой теплый вкусный дух стоял в доме! Жена накрывала на стол, приходили гости: соседи, друзья, кумовья. Жена обязательно дарила Деду подарок. То носки свяжет пуховые, то свитер, то душегрейку. Нет жены. Умерла. Уж пять лет, как похоронил. Друзья, кумовья тоже кто умер, кто к детям переехал. Из той прежней, хорошей жизни один Жучок с Дедом остался. И сын.

Сын у Деда удался. Не запил, не заболтался. В большие люди вышел. Начальник. Дом построил, живет в достатке. И с женой повезло сыну. Хозяйственная бабенка попалась. Сын уже и сам внуками обзавелся, а для Деда он все еще мальчишка. Дед усмехнулся в усы. Вспомнил, как сын пацаненком любил ходить с ним на рыбалку. С вечера копали червей, варили прикормку, набирали картошки, чтоб испечь на костре, ну и для ухи, конечно. Было у них заветное местечко на реке. Любил Дед такие походы на природу. Нет ничего лучше, как встречать рассвет с удочкой у реки! А потом сидеть у костра, вдыхая пряный аромат свежесваренной ухи, и слушать веселую скороговорку сына.

Нет, сын непременно придет. А как же! Дед выдвинул на середину комнаты стол, накрыл его белой льняной скатертью. Еще покойницей женой на рынке купленной. В комнате сразу стало нарядней. Дед удовлетворенно кивнул и поспешил на кухню. Жаль пирог испечь некому. А сам он пироги печь не научился. Науку варить борщи после смерти жены освоил. А вот пирог требует высшей квалификации. Дед же себя кулинаром не считал. Но стол к празднику он накрыть сможет. Конечно, это будет строгий мужской стол. Никаких там «оливье» и прочих салатов-малатов. Холодец, холодная вареная курятина, сало с чесноком, соленые помидоры, огурчики со своего огорода. Ну и бутылка беленькой, своей выгонки, чистой, как слеза. У Деда был свой рецепт очистки самогона. Выходило ничуть не хуже, чем казенная водка. И ни в пример «казенке» крепче. Дед любил для аппетиту рюмочку-другую пропустить перед обедом.

День сегодня хоть и выходной, но с утра сын конечно не приедет. Они ж всю неделю работают, так в выходной можно и подольше поспать. Пока выспятся, пока с хозяйством управятся, туда-сюда, вот и обед. Так что к обеду надо ждать. С поздравлениями. К обеду уж обязательно прибудут. Специально для сына Дед купил баночку красной икры. Дорого! Но ведь и повод есть. Ладно, потом будет на картошке с капустой сидеть, а сегодня можно дорогих гостей и побаловать.

За хлопотами и суетой время пробежало незаметно. К двенадцати часам у Деда полный ажур. Стол накрыт. Сам Дед, чисто выбритый, в черном пиджаке в узкую полосочку, купленном еще покойницей-женой, сидит у окна. Он радостно улыбается и нетерпеливо поглядывает на стол, представляя, как неспешно будет беседовать с сыном о том, о сем, о жизни в стране, о Буше, который влез в Ирак и никак оттуда не выберется, о том, что надо бы съездить порыбачить, как мороз спадет. Эта будет хорошая обстоятельная беседа двух взрослых мужчин, много чего повидавших в жизни. Отца и сына. А потом они выпьют домашней водки. Сын крякнет, помотает лобастой головой, мол, крепкая, и одобрительно скажет:

— Ну, батя, ты молоток, такой стол накрыл.

А потом они вспомнят мать, и за помин ее души выпьют по рюмочке, не чокаясь, Дед закашляется притворно и незаметно смахнет слезу. Жалко покойницу. Хорошей женой была. А теперь вот один он.

Старые ходики в виде кошачьей морды, чьи глаза бегают туда-сюда, отсчитывают секунды, показывали двенадцать. На улице ни души. Снег на солнце искрится, аж слезу вышибает. Дед прошелся по комнате и снова сел у окна. Пробежал мимо калитки соседский малец, должно быть, в магазин за хлебом. Точно. Вон возвращается с буханкой хлеба. Проехала машина. И опять тишина. Медленно время тянется. Сейчас, наверное, сын с невесткой в машину садятся. Машина у них хорошая, импортная. А названия Дед не запомнил. Может, не заводится машина-то? Вон, какой мороз. Прогреть надо. Да, наверное, машина не завелась, и теперь сын с невесткой идут на автобус. А автобусы как у нас ходят! Особенно в выходной-то день. Ждешь-ждешь, все жданки проглядишь, а его все нету. Плюнешь – и пешком. Небось, на остановке стоят, бедные, мерзнут. Вот, уже и час дня. Ну, конечно. Не дождались автобуса, и теперь идут пешком. По такому морозу! Дед сокрушенно покачал головой, вскочил и, накинув, выходную куртку, вышел к калитке встретить сына. Но улица в оба конца пуста. Даже собак не видно. Постояв, у калитки и замерзнув, Дед возвращается в дом. В доме тепло. На столе графинчик с домашней водкой и открытая банка икры. Подумав, Дед наливает рюмку, выпивает и, зачерпнув кончиком ложки икры из банки, закусывает. Икринки лопаются и взрываются сочной мякотью у него на языке. Ох, и вкусно же! Но больше – ни граммушечки. Это – сыну. Он любитель, Дед знает. Увидит, что батя ради него потратился на дорогой деликатес, обрадуется. Дед довольно вздыхает и вновь занимает свой пост у окна. От выпитой рюмки, от теплого домашнего духа его начинает клонить в сон, и он то тихо клюет носом, то, встрепенувшись, всматривается в окно, не видать ли дорогих гостей.

К трем часам дня Деда вдруг осеняет: случилась беда. Только беда могла задержать сына в день рождения отца. Что-то случилось. А он, старый дурак, вместо того, чтобы бить тревогу, минутки считает. Дед суетливо забегал по комнате. Надо ехать к сыну. Немедленно. Где же куртка? Ага, вот она. Теперь шапку куда-то задевал. Как на грех телефон не работает. Мастера Дед вызывал, да видно примерз где-то тот мастер. Уже четвертый день пошел, а его все нет. Дед одевается и снова выходит к калитке. Потоптавшись у забора, он устремляется на улицу и решительно шагает к остановке автобуса. Но с полдороги возвращается. Вдруг сын все-таки приедет, а отца дома нет. Разволнуется сын, а ему нельзя волноваться, сердце у него нездоровое. Дома Дед садится у окна и ждет. Час. Другой. Третий. На улице уже стемнело. Но Дед не включает света. Он сидит в темноте, уставясь в черное окно невидящим взглядом.

Телефонный звонок в темноте звучит оглушительно, Дед испуганно вздрагивает и хватает трубку. Он даже не успел удивиться, что телефон вдруг заработал.

— Я слушаю! – взволнованно кричит он в трубку. И слышит в ответ незнакомый девичий голосок, требующий какую-то Таню.

— Да нет у нас никакой Тани! – сердится Дед, словно девчушка на том конце провода виновата, что попала не по адресу. Он быстро набирает номер сына, гудки уходят в бесконечность и не возвращаются. В течение следующего часа Дед трясущимися руками по очереди набирает номера приемного покоя больницы, милиции, морга, и каждый раз, обмирая от страха за сына, выслушивает равнодушные ответы: «Нет, не поступал, нет, не зарегистрирован».

Только к одиннадцати часам вечера ему удалось дозвониться к сыну. Очередной гудок вдруг оборвался, и он услышал его заспанный голос.

— Сынок, — только и смог проговорить Дед вдруг сразу осипшим голосом, — ты жив? А я весь день звоню, звоню…

И Дед, не удержавшись, заплакал. Все волнения этого долгого дня, все переживания и страхи, все мысли, которые он передумал, дожидаясь сына, в которых он его потерял и оплакал эту невыносимую для отцовского сердца потерю, мысли, в которых обжигающее душу отчаяние сменялось робкой надеждой на то, что все обойдется, все сомнения и вся обида — все выплеснулось этими горькими слезами.

— А что мне сделается? – в заспанном голосе сына удивление, он длинно и смачно зевает. – Спал бы ты, батя, и нам не мешал. Чисто дитя малое! Не было нас дома, понимаешь? В гостях мы были, только вернулись. Все, батя, завтра позвоню. Спокойной ночи.

Дед какое-то время еще держит трубку, из которой несутся короткие злые гудки. Потом осторожно кладет на место. Он старается не смотреть на празднично накрытый стол. Что-то огорченно бормоча в усы, он снимает парадный пиджак и аккуратно вешает его в шкаф. Присев к столу, Дед выпивает рюмку водки, другую и придвигает к себе тарелку с раскисшим холодцом. Он невнимательно ест, не чувствуя вкуса еды. Ему надо выговориться, пожаловаться, поделиться своей болью и обидой. Но не с кем. Он смотрит на фотографию жены на стене. Лицо у жены испуганно-виноватое. Словно, прощения просит, что ушла первой и оставила его одного. Дед вздыхает, тяжело поднимается и идет на улицу. Старый пес у входной двери, дрожа от холода, искательно виляет хвостом. Дед заводит Жучка в дом, ворчливо приговаривает:

— Иди, иди, дурачок! Замерз, небось, животина?

Жучок деловито обнюхивает углы и замирает у стола. Дед ставит перед ним тарелку с недоеденным холодцом. Ошалевший от привалившего счастья Жучок жадно набрасывается на еду. Через минуту тарелка пуста и до блеска вылизана. Дед берет банку с икрой, припасенную для дорогих гостей, и, поколебавшись, сердито вываливает Жучку на тарелку. Икра исчезает с такой же стремительностью. Сытый пес осторожно укладывается перед хозяином и, положив седую морду на лапы, преданно смотрит на Деда умными глазами.

— Понимаешь, Жучок, — вздыхая говорит Дед, — никого у меня не осталось. Один я…

И до глубокой ночи Дед рассказывает Жучку про жизнь, про сына, про покойницу-жену, про свое неприкаянное одиночество, радуясь, что наконец-то нашелся внимательный и благодарный слушатель.