Во дворе моем цветет акация,
Я иду, улыбки не тая:
У меня сегодня менструация,
Значит, не беременная я.

Я многого боюсь. Я жутко боюсь темноты при всем при том, что мне скоро 26 лет. Я взрослая женщина, которая боится темноты. Это обидно и немного стыдно. Я боюсь собак. Не огромных и страшных с большими зубами, а маленьких, громко лающих. Это глупо, но я ничего не могу с этим поделать. Я просто застываю на месте и чувствую, как внутри меня тихонько отмирают какие-то важные для дальнейшего существования детали, но не могу заставить себя пошевелиться. Я боюсь читать лекции перед большим количеством людей. Нет, я не застываю, хотя так было бы лучше, нет – я начинаю дрожать всем, что плохо прикреплено: руками, коленками, даже голос дребезжит. Это смешно и, опять же, обидно. Я боюсь боли, вранья и одиночества. Но больше всего я боюсь гинекологов.

Это не врожденная часть моей психики, нет. Гинекологофобия началась сразу же после визита у моего первого гинеколога.
Самое грустное, что я пришла к нему не для проверки, не за медицинским советом, а всего лишь за рецептом противозачаточных таблеток. Для подруги, само собой. Девчонки уверяли, что стоит лишь зайти и сказать ему, что мне нужно – и он сразу же выпишет правильную бумажку и отпустит меня с миром.
Все было немножко не так.

Я робко постучала в дверь кабинета. Дохтур сидел в интимном полумраке за большим нагнетающим невольное уважение столом. Под тусклой люстрой вальсировали многочисленные пылинки. Пахло легкой затхлостью и сыростью. На полках стояли могучие пыльные книги. Не хватало лишь чучела совы на стенке и крысиных хвостов в баночках.
За поблескивающими стеклами очков парили два огромных круглых глаза, украшенных шикарными пушистыми бровями. Над всей этой красой простиралась гладкая лысина, замаскированная длинными прядями волос, протянутыми от одного уха к другому. Общая наружность врачевателя напомнила мне что-то невыносимо грустное. Я попыталась схватить это воспоминание за юркий хвост, но оно вывернулось и убежало в недры серых клеток.

Я вздохнула и несмело присела на стул с другой стороны стола. Брови моргнули и неожиданно взвизгнули:
- Курите?
- Нет, - испуганно икнула я.
Брови нахмурились.
- Выпадение волос, аборты, потовыделение?
- Да нет, вроде..
- Так да или нет? – оживились брови.
- Нет, нет, - заверила я, и брови разочарованно опустились на место.
Минут десять они задавали мне подобные вопросы и заметно огорчались с каждым моим «нет». Мне даже стало как-то неудобно, поэтому я осмелела и сказала:
- Мигрень – да!
- Нужно записать это в компьютер, - обрадовались брови и повернулись к монитору. Минуту они напряженно раздумывали, разглядывая клавиатуру. Затем доктор поднял один палец и клюнул им по какой-то клавише. Через пол-минуты – еще один «тюк». Потом брови, очевидно, немного осмелели и начали печатать со похоронной скоростью, медленно и печально.

Меня разбудил тихий голос, который предложил мне пройти за занавеску и раздеться. Этого я не ожидала. Вспомнив о ногах, на которых разрослись безбрежные джунгли, я опять вздохнула и потопала оголяться.

За занавеской стояла большая узкая кровать с такими штуками, на которые кладут ноги, и нежно пахло дохлыми хомяками. Первой дилеммой был вопрос – снимать ли носки? Ответ пришел сам собой вместе с большим пальцем, который подло вылез из дырки в носке, осмотрелся вокруг и довольно потянулся. Сволочь.

Следущей по теме дня стала проблема вознесения моего бренного тела на кровать, которая оказалась мне по пояс. Рядом стояла маленькая подставка с размазанными по верху подозрительными засохшими бурыми пятна. Будь я в носках, я бы еще задумалась, но становиться голыми мозолями на чьи-то ингридиенты не входило в мои планы на будущее. «Надо лезть», - сказала я себе. Сначалал я повернулась к кровати задом и попыталась подтянуться руками. Заржавевшие мускулы, придавленные жирками, пищали, скрипели и падали в обморок, пытаясь поднять внушительный экземпляр, пока кровать с противным скрежетом по-предательски не поехала по направлению от меня к окну.

Тогда я пошла другим путем и повернулась к кровати передом, задом к человечеству. Подъем начался с возложения на кровать живота. Слон полез на Моську, ха-ха. Затем я элегантно задрала щетинистую правую ногу, как будто я все еще такая из себя одетая, и положила ее на кровать рядом с животом. Оставшаяся нога, для которой места на кровати не осталось, потому что для этого сначала нужно было подтянуть живот кверху (вы следите за повествованием?) задергалась в пространстве в танце дикого лебедя в неестественной среде.

Знаете, как в плохих мексиканских сериалах в неудобный момент кто-то обязательно должен зайти в комнату? Так и тут – человечество, к которому я все еще была повернута своим зияющим сокровенным, зашло и несказанно удивилось. Думаю, что так гостеприимно, с настолько распростертой душой доктора не встречала ни одна из пациенток. Он широко открыл рот и глаза, и я наконец-то поняла, кого же он мне так напоминал - шар из баулинга, из-за которого приличные женщины ломают с трудом наращенные ногти.

От смущения живот как-то сам по себе взлетел повыше, нижняя нога влезла на кровать, я развернулась анфасом кверху и.. Что вы думаете, там удобно лежать? Вообще не знаю, почему это называется «гинекологическим креслом». Я бы назвала это горкой для запуска женщин в открытый космос. Потому что, как только моя попа соприкоснулась с салфеткой, заботливо постеленной на кровать, она незамедлительно без моего на то разрешения заскользила вниз. Смотрели «Ниндзей-Черепашек?» Так вот, кавабанга! Попа ехала вниз, руки отчаянно цеплялись за края кровати, ноги упирались во что могли, я пищала про себя. Пока ноги не уперлись в штуки для ног. Почувствовав себя на ровной почве, я попыталась скрестить ноги, и сразу же проехала еще немного. Поэтому я сдвинула их, насколько это было возможно, и немного расслабилась, томно поглядывая на врача и чувствуя себя этакой Шарон Стоун на допросе.

Шар с тремя дырками приблизился и уставился на мое место-имения так, как будто он никогда раньше не видел такую штуку, заинтересованно, с опаской и с элементом брезгливости. Так смотрят дети на улитку, спрятавшуюся в ракушке.
Доктор явно остался недовольным увиденным, так как он визгливым тоном приказал: «Подвиньте нижнюю часть ко мне». Я послушалась. «Еще немного». Я проехала дальше, чувствуя, как лучшая моя половина повисает в бесконечном пространстве там, где раньше была нога. «Еще вперед.. Еще.. Еще немного.. Теперь правее.., - приговаривал он с прищуренным взглядом профессионального фотографа. - Еще правее.. Левую ногу повыше.. Не ту левую, моё лево..». Когда, наконец-то, нужное освещение упало под правильным ракурсом, он радостно провозгласил: «Вот! Вот оно! Теперь не шевелитесь».
Конечно, ему легко было командовать, ведь это не он лежал в позе лягушки-Царевны, простреленной стрелою в поджелудочную железу. Доктор хозяйственно похлопал меня по правой ляжке, я удивилась и сползла еще немного. К счастью, он этого не заметил.

«Вам удобно?» - наконец-то догадался спросить доктор. «Ну, не то чтобы совсем неудобно», - пропыхтела гуттаперчевая девочка Лена, мечтающая лишь о том, чтобы этот затянувшийся визит побыстрее закончился. Дрожящая нижняя ее половина парила в абсолютной пустоте. Там было холодно, грустно и очень одиноко.

Издалека донеслось бормотание: «Сейчас-сейчас», сопровождаемое непонятным шорохом. Что-то стеклянное покатилось, упало и разбилось со счастливым звоном. Хомяками запахло намного сильнее. Доктор сдавленно выругался.

У меня появилось странное предчувствие, что сейчас кто-то прокричит: «Улыбайтесь! Вас снимают на скрытую камеру!». Я изящным движением руки поправила прическу, приподняла голову и огляделась по сторонам. Никого не было рядом. «Доктор, все в порядке?» - дрожащим голосом пропищала я. «Да-да!» - голова доктора приподнялась с пола. Прилизанные пряди отцепились от одного уха, и стояли дыбом над вторым.
И многообещающее: «Сейчас я сделаю вам проверку».

Он долго что-то во мне искал, поочередно поднимая брови. Я лежала с черепашьим выражением морды, типа «ну а я все лежу, и на львенка не гляжу». Где-то там у щитовидки брови переглянулись, взъиграли, и доктор победным тоном, как будто он сообщает мне, что я выиграла в лотерее билет на Канарские острова, провозгласил «Оп-паньки!». Сердце ушло в пятки, вместе они перевесили, и я проскользила еще немного. Хомяки обнаглели, подкрались ближе и стали душить меня за нос. «Да у вас там циста!» - по его радостному голосу я поняла, что жить мне осталось явно не больше недели. В голове, как пчелы, закружились разбросанные кусочки мыслей: «А завещание так и не написала.. Вот бы мне сейчас на Канары.. А ведь я еще такая молодая..», - и главная, парящая над всеми: «Так зачем же мне теперь таблетки?»

Отбиваясь от хомяков и мельтешащих размышлений, я даже не заметила, как он сказал: «Сейчас я сделаю вам УЗИ, проверим поточнее» - и засунул в меня какую-то штуковину в презервативе. Гляда на экран, откуда ни возьмись появившийся над моим правым ухом, доктор пошуровал во мне с пол-минуты и разочарованно произнес: «А-а-а, это всего лишь корпус лютеум». Он настолько расстроился, что я поняла, что жизнь вроде как продолжается.
Затем он почему-то начал показывать мне, что находится у меня внутри. Очень хотелось лягнуть его ногой, но позиция моя была настолько неустойчива, что я стопудово грохнулась бы на пол. «Видите, вот это корпус лютеум, вот его стенки, смотрите, внутри жидкость, а вот и ваша матка». Матка была похожа на расплывчатую серую грушу. Остальное выглядело, как «снежок» в телевизоре. Если бы он сказал мне «Поздравляю, у вас мальчик!» - я бы тоже поверила.

Он все-таки выписал мне долгожданный рецепт.
- Так что же с этим, как его, корпусом? – уныло спросила я.
- Это пройдет, - грустно заверил гинеколог.
- Авотфиг, – где-то в нижнем хивоте ехидно пробурчал корпус лютеум..